Легенда о любви - Страница 17

Завтра. Завтра гуру посвятит его в саньясу, и у него начнется новая жизнь: дисциплинированная, строго духовная. Никаких светских развлечений. Никаких женщин.

С развлечениями он покончил вскоре после того, как познакомился в Париже на своей выставке с Умой и Шанкаром. Они тогда провели несколько вечеров вместе, и веселые голландцы рассказали ему о своем гуру. Через несколько месяцев Кевин впервые приехал в Индию и буквально после первой встречи с Симхой Махараджем понял, что этот человек в корне изменит его жизнь. Он полюбил этого мягкого, доброго, проницательного старика с красивым благородным лицом и всем сердцем привязался к нему. После этого Кевин стал мечтать о чистой духовной жизни, постепенно выметая из своего бытия светский сор.

Покончить с развлечениями было не трудно: вечеринки и посещения салонов уже успели к тому времени изрядно утомить его. Сложнее оказалось оборвать привязанность к женщинам. Эти коварные существа как-то незаметно овладевали его сознанием, подчиняли, соблазняли… И все же за последние два года он побил личный рекорд целомудрия: у него было только две любовницы — мимолетные бабочки, легкомысленные странницы вечеринок. С последней он расстался почти год назад, после чего поклялся держать свои страсти под жестким контролем.

Но как можно порвать с женщинами, если ты художник? Эти две вещи настолько взаимосвязаны, что одна постоянно подогревает другую. Муза стимулирует творчество, творчество рождает музу.

Он вспомнил свою роковую связь с Дианой — богатой, избалованной и гордой аристократкой.

Два года он был ослеплен любовью к ней и не понимал, что любит не ее, а идеал, который он воплотил в ее портретах. Диана была его первой настоящей музой. И хотя уже в первые недели знакомства ему стало ясно, что в ее семье его никогда не примут, что он никогда не станет одним из них, он продолжал тянуться к Диане, нуждаясь в ней, как в музе, дарующей вдохновение. А у холодной, расчетливой Дианы были свои планы на будущее, в которые не входил брак с безродным художником. Произведение искусства — лишь выгодный вклад денег, так думали в семье Дианы.

К концу второго года связь с Дианой разваливалась буквально на глазах, но Кевин не мог найти в себе сил окончательно оборвать ее. Он был растерян, неуверен, одинок. Первое прозрение, которое ускорило разрыв с Дианой, случилось с ним в тот июньский полдень, когда, проснувшись в своей мастерской, он с душераздирающим отчаянием обнаружил, что его ночная гостья, прелестная молодая актриса Джессика Роджерс таинственно исчезла. У него тогда будто в один миг раскрылись глаза: он с ошеломляющей ясностью увидел, что его любовь к Диане мертва, а вместо нее в душе теплится робкая надежда — а вдруг милая ночная гостья снова появится на пороге его мастерской?

Он ждал. Но она не появлялась.

После встречи с Джессикой и расставания с Дианой были два года угрюмого саморазрушения. Он как будто с цепи сорвался. Каким-то блудным ветром его два года носило по вечеринкам, салонам и коктейлям. Как он тогда втянулся в это богемное месиво? Может, подсознательно продолжал искать Джессику? Может, пытался забыть ее, увлекаясь другими женщинами? Абсурд.

Но как бы там ни было, а теперь все это в прошлом, и он сделал из этого один мудрый вывод: женщины никогда ничего хорошего в его жизнь не приносили. Они были игрой его воображения, стимулом для творчества, но связи с ними всегда заканчивались очередным крушением идеала. Сколько же можно дурачить себя?

Все, что касалось прошлого, казалось ему ясным как день. Вот только одно в данный момент оставалось непонятным: почему, когда он решил окончательно помахать ручкой всему этому театру абсурда, романтичное и дерзкое видение той далекой июньской ноги словно возникло перед ним? И какая же она… Необыкновенно живая, дико соблазнительная, опьяненная жизнью и творчеством…

Пять лет назад он надеялся увидеть ее на пороге своей мастерской, два года он скитался по вечеринкам в поисках ее, но никак не ожидал, что в самый решительный день своей жизни выловит ее из кипящей Ганги.

Погрузившись в свои мысли, Кевин не заметил, что солнце близится к закату и что он умудрился выпить четыре стакана приторно-сладкого молочного чая.

Всю ночь Кевин ворочался в постели с боку на бок и заснул лишь под утро, да и то не надолго. В шесть часов его как ветром сдуло с постели, и, приняв холодный душ, он надел чистый, нарядный индийский костюм, состоящий из просторной длинной рубахи и широких брюк, затягивающихся на веревочку, покинул свою комнату и уселся прямо на пол цементного портика перед дверью гуру. Он решил ждать, пока Махараджи позовет его.

От голода, волнения и недостатка сна у него дрожали руки, кружилась голова, мысли были путаными, разорванными.

Прошел час, потом другой, но дверь комнаты гуру оставалась закрытой. Постепенно смятение в душе Кевина сменилось на безразличие.

Он сидел, свесив голову на грудь, и безмятежно дремал.

В ашрамовском храме начался утренний киртан — распевание мантр, положенных на музыку, и простых, трогательных песен преданности, — и все ученики Симхи Махараджа собрались в храме. Через час, когда киртан закончится, гуру выйдет из своей комнаты, чтобы благословить их.

Сквозь сон Кевин почувствовал, как что-то теплое опустилось на его голову. Он вздрогнул и в панике замахал руками. Потом его глаза испуганно распахнулись, и он увидел стоящего перед ним Махараджи. Гуру держал руку на его голове, заглядывал ему в глаза и приветливо улыбался. Кевин вскочил.